Меню

Денис Цветков

Проза

Главная » Проза
Глава 14

Главы повести "Исповедь" Книги -1 : 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17

…У кулака Касьяна было три сына. Как в сказке — два умных, а третий — не то чтобы дурак, а какой-то чокнутый. Поженил их всех отец, построил всем троим по дому хорошему, сосновому. Из самого Урмана брёвна неохватные привозили. Дома, чтоб ни кому из сыновей не обидно было, построили одина-ковые, и все рядом. Ставни — одинаковые, створчатые, узорчатые, крыши — четырёхскатные, железные, крашеные красным суриком. Крыльцо и то на один манер: высокие, и восьми ступенек, а парапетик точеный, фигуристый. Тут ру-ку когда-то приложил Тихон Иванович Забудкин — мастер на все руки. На селе поговаривали, что за три крыльца, да за финтифлюшки на ставнях, да за пету-хов на крыше, что показывали куда ветер дует, отвалил Касьян мастеру круг-ленькую сумму. Сколько? — никто не видел, только после этого Тихон Ивано-вич тоже в гору пошёл. Не водись деньжата, разве съездил бы он в Новоси-бирск, да привёз оттуда инструмента разного на сотни рублей. Разве он постро-ил бы себе дом, не хуже Касьяновых? Но это другой сказ.
Так вот, отделил Касьян своих сыновей и все зажили хорошо, справно. Дом у каждого — полная чаша.
    Старший сын и младший сами работали до седьмого пота и работничкам своим дремать не давали. Богатели Смагины, при часах ходили все, в лаковых сапогах-бутылках по праздникам шастали по деревне. А зимой — дохи у каж-дого, да не какие-то там собачьи или козьи, как у моего бати, а медвежьи. Кась-ян, подвыпив, хвастался:
— Захочу и в соболей шубе ходить буду! Касьяновым всё по плечу!..
Два-то сына жирели, — это которые умные были, — а средний, третий, что дураком считали, увлёкся игрой в очко, хотя и он жил справно.
    Всех деревенских мужиков обыгрывал Иван Смагин. Вначале, для затрав-ки, он давал возможность и выиграть кому-нибудь разок-другой. Но в конце-концов в выигрыше оставался он. Мужики, тоже заядлые картёжники, Ивановы карты со всех сторон перед игрой оглядывали, обнюхивали, на свет смотрели, но никакого подвоха не находили. А подвоха и не было. Всё просто: был Иван молодец — против овец, а против молодца сам овца, оказался.
    Поехал он по осени в Барабинск, повёз туда излишки добра своего. Пять подвод загрузил он мукой, мясом, огурцами солёными, грибками маринован-ными. Только одних семечек подсолнечных восемь мешков было.
    Долго торговал Иван, недели три отсутствовал. И вот, однажды, появился — не запылился, да не один, а втроём: сам Иван и два артиста из погорелова театра. Оба в шубах, в шапках лисьих, в костюмах с иголочки и при золотых часах. Культурные такие. За каждым словом — всё “благодарствую”, да “пар-дон”, да “простите-извините”.
    На вид и Иван выглядел сходно. И пиджак, и рубаха, и полушубок — всё сидело на нём по-прежнему ладно, вот только цепочки золотой на пузе не было видно, да вместо лисьей шапки — на вихрастой его голове — красовалась ста-рая шапчонка из меха драной козы.
Гости долго у Ивана не задержались, уехали через пару дней восвояси, по-обещав наведаться к Ивану за должком через недельки две.
    Эти две недельки в смагинских домах был переполох: Ванька в Барабинске в очко проиграл не только пять возков разной снеди, но и сами повозки вместе с лошадками. И это ещё не всё: дом свой крестовый, что под железной крышей — тоже проиграл.
Вот насчёт этого дома и приезжали с ним городские мазурики. Они его оценили по достоинству. Не знаю, во сколько сот или тыщ рублей, но очень до-рого. Ультиматум был Ивану предъявлен: деньги на бочку, все до копейки или красный петух склюёт твои хоромы. И пожали всем ивановым домочадцам ру-ки на прощанье.
    Как там развивались события дальше, история умалчивает, но дом всё-таки был продан за требуемую цену. Купил его сам Касьян и в тот же день велел сыну убираться из него на все четыре стороны. Перебрался тот с женой и деть-ми на жительство к своей тёще, тётке Аксинье, и жил там до самой коллективи-зации.
    Говорили, что будто бы Иван попросил тогда у отца прощение и чтоб он его не выгонял из дому, но отец ему отказал. Уходя, сын сказал отцу: бог тебя накажет за это.
И наказал. Самого Касьяна и двух его сынов раскулачили и сослали, а Ивана, как маломощного середняка не тронули. По иронии судьбы, был Иван сельисполнителем при раскулачивании отца и братьев.
    Вот и батя мой, когда Санька собирался к Харчиковым поиграть в картиш-ки, всегда предостерегал его: смотри, не теряй голову, азартная игра до добра не доведёт. Не такие игроки без штанов оставались!
    Со временем, мой брат остепенился. Акулина условие поставила: или она, или Филька Харчиков с компанией. Он выбрал — первое. А в “дурака” мы ино-гда после ужина играли дома. И дешево, и сердито.

    После Нового года, под Рождество, я решил попроведать маму. Как до
Здвинска добраться в такую пору?  Это задача из задач. Знаю, пойди я к предсе-дателю колхоза, он бы дал лошадёнку и проблема была бы решена. Но мне не-ловко было идти на поклон к Остапу Панасовичу. Уж кто-кто, а он-то знал, кто в селе возмутитель спокойствия. Нет, к нему идти нельзя. Решил бить челом бригадиру, что учил меня, как быков кормить берёзовой кашей. Встретились. Я рассказал о своём житьё, попросил у него лошадь, хоть какую-нибудь заваля-щую, чтоб к маме съездить в больницу.
    Бригадир подумал-подумал и внёс такое предложение: пусть мой братка Санька завтра едет по сено не в Савину Засеку, а в Хапову падь. И пусть едет не на двух подводах, а на одной. Сена на дворе вдоволь. Хапова падь, чтоб всем было ясно, находилась по пути на Здвинск, километрах в пяти от него. Вот и решил бригадир, пусть сеновоз довезёт меня до Здвинска, высадит где-нибудь, а сам назад вертается, за сеном.
    Братке тоже этот план понравился. Ещё бы не понравиться! Вместо двух возов сена надо будет только один одолеть. А один воз сгоношить, это при браткиной сноровке — раз плюнуть.
    Утром, чуть свет, брат пошёл на конюшню, Серка запрягать, а я, приодев-шись потеплее, стал ожидать его у моста. Не прошло и полчаса, гляжу братка едет. В санях сена охапка и тулуп отцов. Уселись мы в санки и покатили по на-езженной дороге. В случае, если, не дай бог, Остап Панасович нас встретит, и спросит, куда это мы лыжи навострили, ответ будет прост: бригадир послал по сено в Хапову падь, там сено лучше, вязиль один, это чтоб стельных коров под-кормить.
    До Здвинска, слава богу, добрались без приключений. Приключения нача-лись позже, когда мы въехали в больничную ограду.
В Здвинске до этого я был всего один раз, это когда осенью в комсомол нас принимали. Даже в больнице этой был — проведали с ребятами кого-то из од-ноклассников.
На крыльце, взявшись за скобу входной двери, я спросил братку:
— А тебе не попадёт, что ты вместо сена, меня в больницу повёз?
Брат ответил, усмехаясь:
— Бог не выдаст — свинья не съест, да и вообще, волков бояться — в лес не ходить.
    В больнице нас ожидали сюрпризы один другого хлеще. Первое: был не приёмный день, приходите завтра. Второе: больная в тяжёлом состоянии, её ни в коем случае нельзя беспокоить. Третье: в больнице вообще карантин, и нико-го ни к кому не допускают. Таково распоряжение райздравотдела и нарушать его не положено. Ужас!
    Я решил взять бразды правления в свои руки. Саньку отец, зачастую, на-зывал недотёпой, это когда сын не знал, что делать в сложной ситуации. А у нас была сейчас именно сложная ситуация. Выходило так, что если отец прав, то наше дело — труба, не дадут нам с мамой повидаться. И я ухватил быка за рога.
— А как нам увидеть директора? — спросил я.
— У нас нет директора, — ответил очкарик в халате, покуривая в креслице за стеклом.
— Ну, тогда, как увидеть начальника?
— И начальника нет, молодой человек.
— А кто же у вас есть?  Здесь что, одни подчинённые что ли служат? — за-горячился я. — Тогда позовите главного подчиненного, а не то мы сейчас в райком партии пойдём и там быстро найдут кого следует, а с вас стружку сни-мут.
Очкарик встрепенулся. Спустился с небес на грешную землю.
— О, да ты, кусучий, как я погляжу. Молодец. Далеко пойдёшь!
И очкарик сменил гнев на милость.
— Подождите немного здесь, я сейчас, — и вышел из-за стеклянной пере-городки. — Подождите здесь, — ещё раз проговорил он, направляясь в глубь коридора.
Через некоторое время в коридоре появились двое белохалатников: очка-рик и с ним мужичок с ноготок. Этот мужичок подкатился к нам и, как мне по-казалось, с участием поинтересовался, кто мы такие, откуда и к кому приехали. Я объяснил, что мы из Нижнего Чулыма, что по такому морозу ехали двадцать пять вёрст, замёрзли, как собаки, да и лошадь едва-едва выпросили у председа-теля. А вот он, — и я кивнул на дежурного, — не пускает, говорит, что не при-ёмный день.
— И правильно говорит, именно не приёмный. Порядок есть порядок, ина-че будет анархия… Дайте им два халата, — распорядился он, — Сделаем ис-ключение для них, — и также неслышно от нас покатился по коридору.
Мы облегчённо вздохнули. Разделись, повесили на деревянные штыри свою одежду и переступили порог святая святых.
— По коридору, слева, третья палата, — любезно объяснил подобревший очкарик.
— Ну, как я его? — спросил я братку, оказавшись в больничном коридоре. — Видал, как заюлил?
Санька хмыкнул и произнёс:
— Ну, и язычёк у тебя! Откуль только слова у тя берутся. Уж у кого, у ко-го, а у тебя и правда — язык без костей!
— Он и у тебя без костей, только ты уж слишком робкий — боишься лиш-него слова сказать.
Мама будто чувствовала, что мы к ней сегодня придём. Она, к нашему удивлению, не лежала, как обычно, на боку или на спине, а сидела, вернее по-лусидела, откинувшись на спинку кровати. Когда мы вошли в палату, она спо-койно, деловито повернулась к нам всем корпусом и даже, как показалось мне, пыталась свесить с кровати ноги. И все улыбалась, но как-то не так, как всегда, а виновато, горестно. Больше года мы не видели мамину улыбку и вот, нако-нец-то, она ею нас одарила.
Мы не успели ещё ни слова сказать, а она уже с вопросом:
— Как вы там поживаете?  Как отец? Не полегшало ему?  Внучки как?  Ску-чаю по ним больно. Дома лежала — так они, бесенята, хоть и надоели беготнёй и криками, а всё равно веселее с ними было. А тут?  Вот лежу одна в четырёх стенах, как в могиле, и думы всякие в голову лезут, сны разные снятся, и все один другого страшнее…
— А ты, мам, о плохом не думай, и сны не будут худые сниться. Вот я, как книгу про чертей там или про домового прочитаю, так они и во сне мне покоя не дают. А вот вспомню про что-нибудь весёлое, смешное — и сон всегда бы-вает в радость.
— Так-то оно так, сынок, правда твоя. Да вот что-то весёлого у меня — кот наплакал, — и задумалась, глядя на меня. На Саньку она, вроде, и не смотрела.
— А как вырос-то ты! Какой большой стал! Почти с брата вымахал! — и опять улыбнулась. Поправила рукой выбившийся из под платка клок седых во-лос, одёрнула простынь на груди и опять ко мне:
— Учишься-то как?  Избегался, поди, не до учёбы? С Верочкой-то дру-жишь, аль опять разошлись, как в море корабли?
— У нас, мам, всё в порядке. Папаша всё такой же, задыхается, но кашлять стал меньше. Он и курить стал меньше, только утром, да перед сном, а днём семечки щёлкает.
Мама опять улыбнулась:
— Как же это их он грызёт?  Ведь у него и зубов-то передних, кажись, не-ту?
— А он пальцами их шелушит. И так быстро у него выходит. Я семечек ему целый мешочек нажарил на сковородке.
— А ест-то он хорошо?  Наверно, всё щи да щи варите? От одних щей сыт не будешь. Ты ему кашу пшённую вари, пусть с молоком хлебает. Пшено-то есть?
— Есть, есть. И пшено есть, и молоко тётка Таня приносит каждый день. Скоро своё молоко будет — Красуля вот-вот отелиться должна.
— От Ваньки письма давно были?  Что пишет?
— Пишет, что живёт хорошо. Что опять посылку нам собирает, спрашива-ет, что надо купить в городе?  Поклон всем шлёт.
— Ты, уж, пропиши ему, пусть деньги не транжирит, по одёжке протяги-вает ножки.
— Ага, пропишу.
Об Акулине мама не спрашивала ничего. Не было между ними теплоты с первых дней. Акулина была букой: всё молчком делала. Грудью дочку кормит — молчит, люльку качает — молчит, за прялкой сидит — как воды в рот набе-рёт. Но не долюбливала мама свою невестку не за это, а за то, что та ни мужа, ни свёкра, ни свекровку никак не звала. У нас испокон повелось — невестка, придя в новую семью, отца мужа называет папашей или тятей, свекровь зовёт мамой, а мужа по имени кличет. А Акулина, уже семь лет в нашей семье про-живала, троих дочек родила, а Саньку и его отца с матерью ни разу так и не на-звала. Если надо что у мужа спросить, а он не рядом находится, она нашла вы-ход: крикнет — “Эй!” и всё.
— Эй, иди-ка сюда! — и Санька идёт, как будто так и должно быть.
— Эй, ты что там, заснул?  Вынеси помои, — и Санька несёт.
— Эй, оглох, что ли? Не слышишь — Зойка орёт, иди покачай! — и идёт братка дочку качать.
Верно в последние годы она стала говорливее — папашу нет-нет, да и де-дом назовёт.
— Дед, иди обедать, щи на столе стынут.
Или:
— Баба, присмотри тут за ребятами, я поливать капусту в огороде пошла.
   Саньку же очень редко называла отцом и он до конца своих дней оставался Эем.
Обидно было матери — чем она хуже других?  Даже Верочку Нефедову, эту колдунью и неряху, Клавка мамой зовёт, советуется с ней. Или Башкатиху взять: кикимора кикиморой, вечно чумазая — кофта по году не мыта, не стира-на, а невестка — красавица писаная, — её мамой величает, её недоносков об-стирывает, холит.
    Очередь и до Саньки дошла. Он всё это время молча стоял, слушал наш разговор.
— А ты-то как поживашь?
Санька пожал плечами, ответил нехотя: 
— Ничего живём, нормально. Я с утра до ночи на работе — сено вожу, а Акулина с коровами возится. Она тебе поклон передаёт, поправляйся, говорит, скорее, внучки по бабушке скучают.
    Я слушал и собственным ушам не верил! Всех нас переплюнула. А мы-то думали, — она радуется в душе, что бабку в больницу сбагрили! А она — маме скорейшего выздоровленья желает!
   Мы, наверное, до самого вечера проговорили бы, но вкатился начальник и наша встреча окончилась. Он по дороге сказал нам, что операция прошла ус-пешно, что мать должна пойти на поправку. Плохо то, что у неё нет аппетита.
— Пока что поддерживаем её уколами. Надеемся, что аппетит со временем придёт. А что она любила есть? Какое у неё было любимое блюдо? — спросил он на прощание. — Сготовьте его и привозите. Я распоряжусь, чтобы вас про-пускали к больной без задержки.
Солнце клонилось к вечеру, а нам надо было ещё заехать в Хапову падь за
сеном. Приехали мы в эту падь, а стога нашего нет на месте — кто-то его уже успел умыкнуть. Постояли мы, постояли и увидели вдали, у березнячка, заро-дик. Решили разведать и, при благоприятных условиях, навьючить сеном во-зишко. Подъехали, осмотрелись, — снег кругом, и на зароде шапка снежная. Следов, ни санных, ни конных, — не видно. Чьё сено? — бог его знает. Может наше, а может хаповское, а может ещё чьё.
Но раздумывать долго было некогда и мы с браткой сбросили с плеч тулу-пы. 
Чтоб отвести, сбить со следа сыщиков, если таковые объявятся, поехали не по следу, а напрямки, и при выезде на дорогу свернули в сторону Здвинска. След показывал, что воры были не из Нижнего Чулыма.
    Первая поездка в больницу прошла нормально. Мы все были ею довольны. И что маме операцию сделали, и что нога стала болеть не так сильно, и что шов послеоперационный почти весь сросся, остался небольшой свищик. Но главное, маме явно стало легче. И вид у неё посвежел, и даже улыбалась при встрече. Вот только бы ела получше и всё было бы нормально.
    Любимое блюдо у мамы — саломата. Не знаю, правильно ли я называю это яство. Посмотрел в энциклопедии, в энциклопедическом словаре, но этого сло-ва там не встретил. Пусть будет саломата, как у нас в доме еду эту называли.
Мама варила эту саломату редко, только по большим праздникам. На-сколько помню, готовят её так. Берут белую муку, просеивают в частое сито. Потом эту муку поджаривают на сковородке, пока она не станет коричневой. После этого муку высыпают в чугунок, заливают кипячёным молоком, поме-шивают хорошенько, солят, закрывают плотно крышкой и ставят на медленный огонь. Когда масса в чугунке станет однородной, как загустевшая сметана, её перекладывают в глиняный горшок и закрыв, опять ставят в русскую печь, но уже не на огонь, а около сметённых в кучку, затухающих углей. Топку закры-вают заслонкой.
    Сколько этот горшок “упревает” в печке, сказать не могу, врать не буду, но, вероятно несколько часов. Он или она — эта саломата, когда бывает готова, то её аромат — не только в избе, но и на улице чувствуется.
    Может быть, я что и упустил из виду, может мама в горшок ещё чего-то добавляла — не знаю. К столу её подавали горячей, и обязательно поливали ко-нопляным маслом.
И я решил эту саломату сварить, удивить домашних своим кулинарным искусством. А главное — маму угостить царским кушаньем.
    Всё сделал как надо. И муку прожарил, и в чугунке варил в молоке, и “уп-ревала” она с утра до вечера в печи. Вынул я горшок, открыл крышку, нюхнул раз, другой, третий, не пахнет моя саломата, как у мамы бывало. На вкус по-пробовал — ничего вроде, сносно. Но чего-то всё равно не хватало. “Лучку не мешало бы, — подумал я и головку лука в горшок кинул: Будь, что будет! Авось — не испорчу! В крайнем случае — Полкан выручит, у него тоже аппе-тит пропал, может, вместо аппетитных капель ему пропишу”.
И лучок выручил. Саломата вкуснее стала, почти как мамина.
    Ужин в этот день был королевский. Все ели и повара нахваливали. Кор-чажка оказалась маловата. Старшая Санькина дочка, Надька, все стеночки в ней до блеска вылизала. Назавтра я снова варил это экзотическое яство, руку наби-вал, а в следующую субботу, готовил саломату только для мамы.
    О том, как я маму угощал, расскажу немного позже, а сейчас поведаю о домашних делах. 

    Главная новость, ожидаемая: Красуля отелилась. Значит — живём, не ум-рём. Хлеба с картошкой не будет, на молочке пробьёмся. Мы с браткой ночей недосыпали, бегали в стайку ежечасно, боялись, как бы не прозевать. Стужа на дворе — ужас: плюнешь, а слюна на лету замерзает. Воробьи, бедные, только на спине у Красули и отогревались, из стайки не вылетали. Утром встанешь, выйдешь во двор — а там пичужки эти в снегу валяются: окоченели, бедняжки. У нас в избе чирикали два спасённых воробышка, один с отмороженной лап-кой, второй тоже хромоножка. Принесли мы их с отцом, — в дровянике подоб-рали, — отогрели, пшена в разных местах насыпали — они и ожили, летают, чирикают, везде пятна после чириканья оставляют. А трёх синиц, что отдельно от воробьёв жили в горнице, я ловушками поймал, ещё до морозов.
    Если воробьи — трусишки, то синички — чисто разбойники. Меж собой не дерутся, понимают друг друга. А вот если, вдруг, из горницы в переднюю избу влетят, то воробьишки от их не знают куда и деться: караул кричат и в разные щели забиваются. 
Сядешь обедать, а они тут как тут. Сядут, посмотрят, что мы мирные люди и без зазрения совести хозяйничать начинают. Нет, чтоб крошки со столешни-цы склевать, так они норовят на краюху сесть, её начинают долбить. А одна си-ничка, так та, вообще, проходу никому не давала, налетит, как коршун, на голо-ву садится, на плечо, и всё ущипнуть тебя старается. 
Красивые синички, я люблю их: щёчки белые, чёрно-синие лобик и заты-лок, грудка жёлто-зелёная. Прелесть просто, живые фонарики, а глазёнки, так и бегают, так и бегают, неморгающие, настырные.
    И санитары хорошие. К весне в доме ни одного таракана, ни паучка-крес-товичка, ни мухи или другой твари ползучей не оставалось, всех поклюют. Вот только кот, — рыжий Кузя, — на них зуб точил. Они его боялись, а он, охла-мон, их побаивался, хотя и храбрился, если они на него налетали гуртом. 
    По весне, я всю эту братию на волю выпускал. Воробьи сразу — на берёз-ку взлетали, а эти бесовки, будто не рады свободе, на ладошке сидят, раздумы-вают, лететь или нет? Мол, нам и здесь хорошо, сыты, в тепле и хозяева нас не обижают.
    Но, всё-таки природа берёт своё, улетают и спасибо забывают сказать.
А теперь, продолжу рассказ о кормилице нашей — Красуле. Это не та Кра-суля, которая по два ведра в день давала, а когда в колхоз её отвели, стала по котелку молока давать. Ту Красулю, забить пришлось, — не разродилась, бед-няжка. Эта Красуля — её дочка, и на мать, как две капли воды, похожа: рыжая, ходит в раскоряку, лоб огромный и рога, как два клыка слоновьих. Посмотришь на такую и в дрожь кинет — не корова, а страх божий. Такая образина во сне приснится, так проснёшься в холодном поту от страха.
    Но характер у Красули-дочки — ангельский, по дворам шастать не люби-ла, свой дом ещё издали мычаньем всегда приветствовала. А уж в маме — души нечаяла, а Акулине доить себя не давала — брыкалась. А то повернёт свою но-сатую морду, выпучит глаза и стоит, смотрит на доярку-стахановку. Уходи, мол, пока по-хорошему прошу, а не то и рогами пырну, хуже будет.
    Доить Красулю пришлось мне. И правильно она рассудила, я в ней ценил её коровье достоинство. Теперь на свет божий появилась внучка первой Красу-ли.
    Я уже говорил, что мы с Санькой по очереди выходили в стайку посмот-реть, не отелилась ли корова. Я только что сходил в коровник, посмотрел — всё без изменения. Пришёл, можно было бы ложиться и храпеть во всю иванов скую, но мне жалко стало Саньку — ему рано вставать, по сено ехать, а мне спешить некуда, в школу не идти, — каникулы, днём отосплюсь. Сел я за стол, фонарь “Летучая мышь” пододвинул и книжку раскрыл. Это был роман Джека Лондона “Мартин Иден”, из Стёпкина сундука. Теперь этот томик был мой — его Солнышко подарил мне ко дню рождения. Должен отметить, что друг мой одаривал меня книжками из своего неприкосновенного фонда при всяком под-ходящем случае: ко дню рождения, при уходе на каникулы, при начале занятий в школе. А сборником стихов моего любимого поэта М. Ю. Лермонтова в вели-колепном переплёте, с иллюстрациями, он наградил меня за стихотворение, по-свящённое А.С. Пушкину, в честь предстоящего столетия со дня гибели поэта.
    Так вот, открыл я Мартина Идена и страница за страницей проглотил книжку чуть не до половины. Если б не петух, что со своими хохлатками зимо-вал под печкой, я б прокараулил появление на свет новой Красули. Петух за-орал, как оглашенный, он, видно, думал, что я заснул читая. Но я не спал. Ми-гом схватил шапку в охапку, шубенку на плечи, и дуй не стой, в стайку. Забе-гаю в стайку, свечу фонарём, а Красуля лежит на соломке и голос подаёт: мол, всё в порядке, дочку родила. Гляжу, и точно — рядом телёночек лежит, титьку сосёт. Рыженький, как мамаша, и звёздочка белая во лбу. Схватил я это хрупкое создание на руки и скорее в избу понёс, а то, не дай бог, закоченеет. Спасибо Петьке — избавил телка от смерти, а меня от Санькиных тумаков.
    Совсем в избе весело стало. Птички чирикают, петух орёт дело и без дела, телок под кроватью голос подаёт, титьку просит, и девчонки, то по одиночки, то хором исполняют песни без слов. Не житьё, а рай небесный. Что корова оте-лилась и тёлочку принесла, — это хорошо, теперь своё молоко будет, и вторая бурёнка вырастит. А вот, что работёнки у меня прибавилось, — это худо. Те-перь ходи за ней, корми, пои, вычищай навоз. Да мало ли что! А вдруг заболе-ет?  Тогда вообще, хоть “караул” кричи.
    Через два дня стадо молодняка прибавилось. Батя по утру вышел на улицу, смотрит — овцы дверцу открыли, вышли во двор, сенцо подбирают. А одна ярочка стоит, на батю смотрит, а с обеих боков её сосут два кудрявеньких ягнё-ночка.
    Каникулы подходили к концу. По прошлым годам я знал, что перед нача-лом второго полугодия в районе проходит какое-то учительское совещание, вернее, директорское. Подводят итоги за две четверти, намечают планы на бу-дущее. Значит Максим Максимович, наш директор, и Наталья Дмитриевна должны на днях ехать в Здвинск. И решил я разузнать, когда они поедут и не прихватят ли меня с собой в больницу — маму попроведать. Так и скажу, возьмите, мол, мама в больнице лежит, тяжело болеет, саламаты захотела, вот и повезу ей. Неужели не возьмут?  Не должны бы. И хорошо, что решил разве-дать — они завтра бы без меня уехали.
— Утром часиков в семь приходи. Оденься только потеплее.
    И побёг я, обрадованный, домой печь топить и саламату варить. Дома — одни девчонки да мы с отцом, не считая новорожденных. Никто не мешает, вольготно. Муку просеял на клеёнку, чугунок надраил и сверху и изнутри. И начал шаманить.
    Всё сделал, как в первый раз. Радовался я тогда, что мой первый блин ко-мом не вышел. Верил, что второй блин, — тем более, получится на славу. Так и вышло. Разделил я саламату на две части. Одну, что побольше,— дома оставил, для домочадцев, а другую, что поменьше, в маленький горшочек переложил, крышечкой прикрыл. Отец советовал в чугунке вести, там, мол, подогреть можно будет, а горшок — не чугунок, его в огонь не поставишь.
    Вспомнил я, как мама делала. Сварит, бывало, она картошку, истолчёт её толкушкой, маслом заправит и в кровать унесёт. Положит подушку, на неё чу-гунок или кастрюлю с этой горячей картошкой поставит, а сверху опять по-душкой придавит. И стоит этот чугунок до самого вечера и картошка в нём го-рячая, будто из печки только.
    Мы уже проходили в школе, что такое термос. На картинке его видел и во-обще, и в разрезе. Если б время позволяло, я этот термос сам бы сделал, не ху-же фабричного смастерил бы, но времени было в обрез, к утру не сделаешь. Нашёл я мешочек брезентовый, тряпку белую приготовил, — это чтобы потом поплотнее горшок спеленать. А чтобы саламату горяченькой до мамы довезти, решил распороть малость наволочку у подушки и горшочек этот внутрь запи-хать. Потом всё это укутал одеялом детским и опояской перевязал крест-накрест. 
    Отец сомневался в моей затее, а Санька так тот меня на смех поднял: ви-данное ли это дело, чтоб в такой мороз, да за двадцать вёрст саламату в подуш-ке везти Можно проще сделать: переложить в чугунок, а там, в больнице, по-догреть. Ведь есть же и там какая-никакая печурка?
— Эх, вы, чудаки! Это ж всё для скуса делается! Да в чугунке саламата и на саламату не похожа, так, кулага какая-то.
Всё-таки я поступил по-своему.

— Что это ты принёс, Денис? — этим вопросом встретила меня Наталья Дмитриевна.
И я ей всё объяснил подробно, что к чему. Она рассмеялась:
— Не довезёшь, остынет. Эх, ты , голова садовая!
— Даю голову на отсеченье — не остынет! Я дома уже пробовал. Налил горячей воды в горшок и вот так же засунул в подушку и в сени поставил. До вечера горшок на морозе стоял и не замёрз — вода горячая была, как чай в са-моваре.
Наталья Дмитриевна меня не переубедила. Да она, по-моему, и сама не ве-рила в то, о чём говорила.
    До Здвинска мы домчались, как мне показалось, быстро. Не успели в ко-шёвку забраться, попоной укрыться, и пожалуйста, слезай, — приехали. Я даже продрогнуть не успел. Лошадка школьная шустрой оказалась — всю дорогу по-легоньку трусила, не шла шагом.
Районо находилось в стороне от больницы, на другой улице, и я решил бы-ло сразу туда ехать, но Максим Максимович велел завернуть сначала к боль-ной.
— А то саламата остынет, — пошутил он. — Мы тут с Натальей Дмитри-евной теперь сами доедем. Спасибо, кучер! Будь тут, никуда не уходи, мы ча-сика в два за тобой заскочим, — и тронул Сивку легонько вожжами.
    Вот это да! Довёз директор меня на своей лошадке да ещё и спасибо мне же сказал за это.
Дежурила в прихожке на этот раз женщина, а не тот очкарик, что отсижи-вался тут в прежний наш приезд. Хотел было написать — дежурила очкариха, так как и она в очках была, но рука не поднялась: она оказалась доброй и обхо-дительной. Только вошел я со своей поклажей, она окошечко открыла и спро-сила — кто я и откуда, и к кому пожаловал? Я сказал, что я такой-то и приехал маму навестить. Ни слова не говоря, подала она мне халат и в коридор сама дверь открыла. Хотела, кажется, и в палату проводить, но я сказал, что дорогу знаю и не смею её задерживать. Она засмеялась, хорошо так, по-домашнему, и вернулась за перегородку.
    Вошёл я в палату. На цыпочках подошёл к маминой койке, хотел было по-шутить: мол, гостя встречай, мама. Вижу, она спит. Одеяло до подбородка, ру-ки под одеялом, на голове платок белый. Стою, смотрю, и показалось мне, что мама не спит вовсе, а померла. Подкрался я поближе, склонился над ней, при-слушался. Отлегло на сердце — дышит. Тихо-тихо, но дышит. И, вдруг, глаза открыла, скорбно улыбнулась.
— Так и знала, что ты ноне приедешь! Ночью сон видела, будто дома я и молодая ишшо.    Печку топлю, а ты подошёл и за подол рукой теребить стал. Ты, когда титьку хотел пососать, всегда меня за подол тормошил. Я печку-то за-слонкой прикрыла, села на голбец и говорю: иди, сынок, пососи и ты подошёл. Обнял меня ручонками, сосёшь, сопишь носиком, а я твои волосики на макушке перебираю. Проснулась, а сердце как колокол стучит, вырваться будто хочет, как птица из клетки. Так и стучало, пока я опять не уснула…
— Сон, вроде, хороший и в тоже время плохой, — снова начала мама. — Хороший, это что тебя маленького увидела, а плохой — что печку топила. Печ-ку во сне увидеть — всегда к печали. Да и сердце — вещун, чует оно, чует. То громыхает, будто выскочить хочет, то притихнет, не слышно даже, есть оно или нету. И ноет, ноет, — мочи нет.
Слушал я маму, а сам глечик от оков освобождал. Освободил. Хотел ска-зать: “Закрой глаза!” — да вовремя одумался. Человек больной, а я, дуралей, поиграть решил, нашёл ровню. И открыл маме тайну.
— Я, мам, тебе гостинец привёз. Вовек не отгадаешь, что привёз!
Увидела мама горшочек знакомый, крышку сняла, к лицу поднесла, нюха-ет, нанюхаться не может. Глянула на меня, а в глазах слёзы стоят.
— Как же ты догадался, сынок, подарок мне такой сделать?  Я ведь давно саламату не ела, аж с самого Петрова дня, когда Ванька посылку прислал.
— Ты ешь, ешь мам! Ешь, пока горячая.
     И мама зачерпнула ложкой своё любимое кушанье и ко рту поднесла. Жу-ёт не спеша, хотя что там жевать: каша — кашей. Несёт ложку, рука трясётся, силёнок нету, чтоб ложку удержать. Вот до чего болезнь проклятая её измучи-ла!
Ложки три мама проглотила. Потом глечик отодвинула, ложку в него опустила.
— Вот видишь, сынок, какой едок из меня! Не лезет в рот и всё тут, — ви-новато, будто оправдываясь, тихо сказала она. — И поела бы, да не лезет. Я её туда, а она обратно… А дома-то как?
— Дома всё по-старому. Папаше, вроде, полегшало. В избе когда сидит — задыхается, а в сенцы выйдет, сядет и сразу легче дышится. Он теперь, как ут-ром встанет, одевается в свой тулуп, в пимы, шапку напялит на голову и в сени, на лавочку, к окошку.
— Простудится ишшо. Ты уж посматривай за ём. Ведь старый что малый, все болячки липнут, как репьи к собачьему хвосту. А Санька?
— И Санька тоже здоров. У них с няней всё так же. Всё эй! да эй!
— Всё эйкает?  Семь лет живут и всё эйкает. Постыдилась бы, хоть мужа бы звала по имени… А ребятишки?
— А ребятишки, что?  Растут, орут, жрут да в нужник бегают — вот и вся их работа. — Зная, что мама теперь спросит: а ты-то как? — и о себе рассказ повёл. И как в школе, и как стенгазету делали, и про концерт в клубе. Приврал даже малость, тётка Таня никакого поклона ей не передавала, она и не знала, что я в Здвинск собирался ехать. Если б знала, то обязательно бы сказала про поклон. Сказал ещё, что няня Маня на днях была у нас, приезжала к Голику за-чем-то. Она в выходной тоже обещала к маме наведаться.
Но главную новость я приберёг напоследок. Чувствую, что времени уже много. Больные, которые ходячие, с обеда вертаются, а лежачим, как мама, в палату обед приносят. И маме принесли, на тумбочку поставили. Сестра с крас-ным крестом на белой косынке сказала: “Ешьте” — и удалилась. Мама к еде даже не притронулась. При виде дымящейся тарелки, она, будто от озноба, вздрогнула и лицо скривила. 
— Может, ты станешь суп есть?  Бери, ешь. Я всё равно не хочу, — пред-ложила она, не зная, о чём же ещё меня спросить. 
Вот тут-то я и сказал ей:
— А у нас Красуля отелилась, тёлочку принесла. — И расписал я про тё-лочку всё, на что способен был. И что она, как и мать — рыжая, и что звёздочка на лбу, и что сосёт из бутылки хорошо. Что умница, — вся в маму, не орёт без дела, не гадит. И про ягнят тоже расписал: и какие они забавные, какие кудря-вые. Выпущу, мол, их из клетки — они бегают по избе, прыгают, резвятся, как дети малые… Как два Скок-поскока!..
Открылась дверь и вошла та самая женщина, что допрос мне учиняла ут-ром.
— Свидание окончено. За вами приехали, вас ждут в приёмной, — и ушла.
Расцеловались мы с мамой, она меня по голове погладила, а на прощанье попросила:
— Отцу про сон не говори, сынок, не надо. Скажи ему, что ем я хорошо, что сплю тоже хорошо. Фершал обещал скоро выписать.    Я смотрел на маму и, зная, что она это говорит ради отца, выдумывает, свои желания выдаёт за действительность, тоже проникся верой, что всё будет хорошо.


Главы повести "Исповедь" Книги -1 : 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17

Категория: Повесть "ИСПОВЕДЬ" - Книга 1 | Добавил: Сергей (17.10.2009)
Просмотров: 734 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Приветствую Вас Гость